С его именем связано немало интересных историй. Но, пожалуй, самым интересным был указ царя, переданный для надзирания за исполнением военному губернатору Петербурга: «– Чтоб более было учтивостей на улицах, воспрещается всем ношение фраков; запрещается всем носить всякого рода жилеты, а вместо оных – немецкие камзолы; – не носить башмаков с лентами, а иметь оные с пряжками, также сапогов, ботинками именуемых, и коротких, стягиваемых впереди снурками и с отворотами; – не увертывать шею безмерно платками, галстуками или косынками, а повязывать оные приличным образом без излишней толстоты; – всем служащим и отставным с мундирами офицерам запрещается в зимнее время носить шубы, а вместо их позволяется носить шинели, подбитые мехом; – запрещается танцевать вальс; – чтоб никто не имел бакенбард; – подтверждается, чтоб кучера и форейторы ехавши не кричали; – чтоб публичные собрания не именовались клубами; – чтоб всякий выезжающий из города куда бы то ни было публиковался в газетах три раза сряду; – воспрещается ношение синих женских сюртуков с красными воротниками и белою юбкою; – прошу сказать всем, кто ордена имеет, чтоб на сюртуках, шубах и прочем носили звезды». Закрепившейся за Павлом в советской историографии репутации солдафона и самодура в немалой степени способствовала старательность дураков, исполнявших его приказания. Так, однажды император рассердился, проходя мимо обшарпанных караульных будок, и приказал «немедленно все здесь покрасить». На следующее утро он увидел, что все покрашено в черно-белую полоску: и будки, и прилегающие к ним дома, и даже мостовая. А когда, желая наказать фрейлину, виновную в аморальном поведении, он распорядился: «Намылить ей голову» – слуги немедленно внесли таз, мыло, и получивший приказ сановник стал самым натуральным образом мылить провинившуюся!

Роман стал сенсацией и вызвал много споров. Добропорядочная публика была возмущена. Правительство привлекло автора и издателя к суду по обвинению в «оскорблении общественной морали, религии и добрых нравов». Флоберу едва удалось избежать обвинительного приговора, а «Госпожу Бовари», это признанное во всем мире совершеннейшее создание искусства, запретили.

Но не растерялся – добрался до деревни, нашел циновку и улегся спать, убив сразу двух зайцев: отдохнул и страх папуасов развеял. Туземцы называли его Каарам тамо, то есть «человек с луны» – Миклухо-Маклай олицетворял для них то далёко, из которого прибыл. Он изучил быт и нравы папуасов, доказав, что они – те же мы, только живут поюжнее. А еще внедрил в их лексикон русские слова, например, слово «топор», которым с тех пор называют там всякую металлическую секиру. До сих пор на берегах Новой Гвинеи не диво встретить какого-нибудь папуаса по имени Маклай - значит, помнят «человека с луны».

Владимир Алексеевич Гиляровский – поэт, писатель, знаток Москвы и России, человек большого сердца, чистейший образец талантливости нашего народа. О Москве Гиляровский мог с полным правом сказать: «Моя Москва». Невозможно представить себе Москву конца девятнадцатого и начала двадцатого века без Гиляровского, как невозможно ее представить без Художественного театра, Шаляпина и Третьяковской галереи. «Я – москвич! Сколько счастлив тот, кто может произнести это слово, вкладывая в него всего себя. Я – москвич!» – обращается Гиляровский к своим читателям словами пушкинского Пимена – «Но я его несравненно богаче: на пестром фоне хорошо знакомого мне прошлого, где уже умирающего, где окончательно исчезнувшего, я вижу растущую не по дням, а по часам, новую Москву». Интересные факты из жизни: Гиляровский был неистощим на мальчишеские выдумки. Однажды он придумал послать письмо в Австралию к какому-то вымышленному адресату, чтобы, получив это письмо обратно, судить по множеству почтовых штемпелей, какой удивительный и заманчивый путь прошло это письмо. Однажды Владимир Алексеевич приехал погостить к отцу и, желая показать свою силу, завязал узлом кочергу. Глубокий старик отец не на шутку рассердился на сына за то, что тот портит домашние вещи, и тут же в сердцах развязал и выпрямил кочергу.