Один его дед был священником, другой генералом, свои первые стихи он опубликовал в 1910 году, а потом ушел добровольцем на фронт. В боях 1-й мировой был дважды ранен, отравлен газами, получил три боевые награды и звание прапорщика. Эти подвиги и крайне сомнительное происхождение едва не подвели его под расстрел, когда он полгода провел в Одесской ЧК. Но один из тюремщиков вспомнил Катаева, читавшего революционные стихи, - и это стало пропуском в жизнь. Вместе с друзьями писателем Юрием Олешей и поэтом Эдуардом Багрицким они бродили босиком по улицам Одессы, потом Харькова, сочиняли агитки, на пропитание себе добывали сочинением эпиграмм и стихотворных тостов. Потом Катаев перебрался в Москву, помог устроиться друзьям, каждый из них стал заметной фигурой в советской литературе. Самого Катаева часто упрекали в конформизме, но никто не оспаривал его таланта, мастерства владения словом. Повести "Белеет парус одинокий", "Сын полка", роман "Время, вперед!" стали явлением времени, а написанные в последние годы автобиографические произведения создали совершенно особый жанр мемуарной литературы. Такие книги, как "Алмазный мой венец", приглашали читателя принять участие в игре-викторине, вызывали недоумение писателей и критиков, не понимавших, что перед ними художественное произведение. Катаев очень бережно относился к молодым талантам. Однажды он предложил Илье Ильфу и Евгению Петрову сюжет и попросил их вместе поработать над ним, предполагая потом пройтись по черновику рукой мастера. Увидев первые главы, Катаев сразу отказался от соавторства, но дебютанты оставили посвящение своему учителю. Так появился на свет сатирический роман "Двенадцать стульев". Не часто упоминают, что Катаев организовал и более 6 лет руководил журналом "Юность" (1955-62), открывшем нам целую плеяду новых авторов, начиная с имен Василия Аксенова и Евгения Евтушенко и всех, кто пришел вместе с ними и вслед за ними.

Умер Иосиф Бродский от сердечного приступа. "За две недели до смерти, - вспоминал друг поэта Илья Кутик, - он купил себе место на кладбище. Смерти он боялся жутко, не хотел быть ни зарытым, ни сожженным, его устроило бы, если бы он оказался куда-нибудь вмурованным. Так оно поначалу и получилось. Он купил место в маленькой часовенке на ужасном нью-йоркском кладбище, находящемся на границе с плохим Бродвеем. Это была его воля. После этого он оставил подробное завещание по русским и американским делам, составил список людей, которым были отправлены письма. В них Бродский просил получателя дать подписку в том, что, по-моему, до 2020 года он не будет рассказывать о Бродском как о человеке, не будет обсуждать его частную жизнь, - о Бродском поэте можно говорить сколько угодно. В России об этом факте почти никому не известно, поэтому многие из получивших то письмо и не держат данного слова... А потом было перезахоронение в Венеции... У Бродского было два определения себя: русский поэт и американский эссеист. И все."