В своих письмах того периода он писал: "Пьеса шлепнулась и провалилась с треском. В театре было тяжелое напряжение недоумения и позора. Актеры играли гнусно, глупо. Отсюда мораль: не следует писать пьес... Моя "Чайка" имела в Петербурге в первом представлении громадный неуспех. Театр дышал злобой, воздух сперся от ненависти, и я, по законам физики, вылетел из Петербурга как бомба... Никогда больше не буду пьес этих ни писать, ни ставить, если даже проживу семьсот лет". И даже два года спустя Чехов вполне серьезно добавлял: "В театре мне так не везет, так не везет, что если бы я женился на актрисе, то у нас наверное родился бы орангутанг или дикобраз". Как раз в ту пору, когда он познакомился с будущей женой Ольгой Книппер, а на сцене открывшегося Московского художественного театра с триумфом прошла та самая пьеса, дебют которой едва не навсегда отвратил его от театра.

Лауреат Государственных премий, участник двух войн – с белофиннами и Великой Отечественной. Его поэзия всегда узнаваема – в интонации, в выражениях чувств, в искренней любви к жизни и в памяти о фронтовых товарищах, кто не успел эту любовь испытать сполна, и, конечно же, в преклонении к таинству поэзии. Вот как пишет в воспоминаниях о Михаиле Луконине другой поэт фронтового поколения Сергей Наровчатов: «Известность раньше всех в нашем поколении пришла к Луконину. Впечатлительный до страстности, он первым выплеснул из сердца увиденное и пережитое в финских снегах. После долгого перерыва – со времён гражданской! Это оказались первые солдатские стихи о войне. На финском фронте побывали поэты старше и опытнее нас, но война их так не обожгла, как нас – двадцатилетних ребят, сразу попавших в её морозное пекло…»